поровну, хотя было очевидно, что дедушка на таком пайке долго не протянет. Что делать было маме? Голод еще только начинался, а дедушка уже умирал. Усиленного питания в отведенном нам кругу природы, физически не существовало. Могло быть только внутрисемейное перераспределение.

Был принят «справедливый», а потому жестокий принцип: карточки детей, иждивенцев и служащей смешивались в общий котел, и делилось все поровну.

Прошло много лет; читая воспоминания Ленинградцев, видишь, что описание судьбы конкретной семьи, двух семей, десятка семей, не охватит описанием всей картины. Это будут только фрагменты громадного полотна. Судьба следующей семьи будет отличаться от всех уже описанных.

Типичной судьбы нет.

Есть героические судьбы, вроде семьи Лебедевых, которые спаслись благодаря работе на заводе, и есть иждивенческие судьбы, вроде нашей семьи, которая спаслась благодаря пребыванию в неподвижности.

Эвакуация

Вскрылся лед на Ладоге. Через Ладогу началось регулярное сообщение на самоходных баржах, заранее специально для этого построенных на ленинградских заводах из стальных плоских листов. Это были простые посудины метров 10—15 длиной и метра 3—5 шириной, оснащенные моторами. Они везли в Ленинград все необходимое, а обратным рейсом вывозили из Ленинграда неэффективное население. В частности семьи, где было больше двух иждивенцев.

Не все поехали. Лебедевы тетя Клава, Валька и Катя (по возрасту иждивенцы) остались. Они все трое работали на заводе – участвовали в обороне города, получали рабочие карточки. Как-то устроились, самое страшное пережили. Куда поедешь, что там ждет?

Мы были нахлебниками, а мама конторской служащей, и удирали. Бабушка и мама чувствовали ответственность за жизнь Валика, можно представить, как переживали родители Валика, а бабушка переживала за свою дочь – тетю Люсю. Мы думали, что едем к Бичам. Никто еще не знал, что немцы доберутся до Алпатово.

Стали собираться в дорогу.

Когда решился вопрос об эвакуации, мне захотелось оставить память о том, какой прекрасной, как мне казалось, было наша комната до войны и как мы сгрудили все от холодных стен блокадной зимой. Видна и моя буржуйка. На стене мои акварельные рисунки на ватмане. На рисунке довоенной обстановки в квартире виден чей-то портрет, но я не помню чей.

В дорогу нужны были деньги. Мама в городе продавала с наших грядок салат, свекольную ботву. Я салат пытался еще добывать на совхозном поле, которое мы – дворовая шантрапа считали своим. Меня поймали, мама бросилась на выручку и упросила отпустить. Кто поймал – милиционер ли, военный ли, или совхозный сторож я не помню. На огороды друг друга никто не покушался.

Собираясь в дорогу, мебель меняли на одежду. Помню, что пианино отдали за мужское осеннее пальто и примус. На что променяли 24 тома Толстого с маленькими барельефными портретами из фольги, я не помню, но что-то дали – или вещь, или услугу. Все, что можно было увязать, – увязывали в тюки.

В июле настала наша очередь. Пригородное сообщение уже восстановили. От дома на Старой улице до вокзала не так далеко. Тюков было много, может 12, а может, и больше. Перетаскивали тюки мы с Валиком. На одном конце отрезка, по которому тюки надо было перетаскивать, их охраняла мама, на другом – бабушка. Так же перетаскивали тюки и на городском вокзале.

На Финляндском вокзале выдали сразу по буханке хлеба на человека, сразу на три, вроде, дня, чтобы быстро без волокиты пропустить через Ладогу и отвезти от фронта. При выдаче хлеба предупреждали, чтобы не наедались сразу, что это опасно.

В Ленинграде с наступлением весны засеяли все газоны – семян завезли достаточно. Функционировали базары, уже был весомый паек, и для большинства, можно было сказать, что смертельный голод они перенесли. Голодно было до конца войны и не только в Ленинграде. Но для некоторых голод еще свирепствовал. Они не посеяли на газоне – не было сил, не было места. Им не было чего нести на базар, и денег не было. В середине лета они еще были дистрофиками. Получив на вокзале сразу целую буханку хлеба, они не могли с собой совладать и съели хлеб. Два человека в нашем эшелоне умерли от заворота кишок, не доезжая до Ладоги.

Когда мы погрузились на баржу, немного побухали зенитки и все. Мотор на нашей самоходке вышел из строя, и нас на буксире тащила другая баржа. Благодаря этому на нашей барже качка была умеренная, и морскую болезнь испытали не многие, а вообще эти маленькие посудинки качает на ладожской волне прилично.

Я сейчас поражаюсь четкости организации, которая управляла этой массой иждивенцев с колоссальным количеством тюков. Ведь надо было дать возможность этим иждивенцам перетащить эти тюки из вагонов на баржи, и для этого надо было возможно точнее предвидеть необходимое на это время. Эти тюки были необходимы для жизни эвакуируемых. Это было их валюта для обмена на продукты. Конвейер был продуман и отлажен.

Утром, эвакуируемые со всего города собираются на Финляндском вокзале. Днем получают паек, происходит регистрация фактически прибывших на вокзал и организуется эшелон. Во второй половине дня эшелон отходит и к вечеру прибывает на берег Ладоги. В сумерках, но еще засветло грузятся на баржи. Короткой летней ночью плывут и утром их сразу отвозят от берега на станцию, где уже формируется эшелон для дальнего пути. Там блокадников кормят, им на часть пути выдаются продукты и в путь.

Сейчас вот пишу и не могу писать, просто сообщая о событиях, я о них думаю.

Подойдя к Ладоге с севера и юга, немцы не смогли прервать пунктир, соединяющий восточный и западные берега.

Ныне, в связи с юбилеем снятия блокады, в печати и на радио проявились авторы (некоторые с мировым именем), обнаружившие, что Ленинградское пароходство имело такое количество барж, что ими могли завалить Ленинград продуктами, и на основании этого делятся с читателями и слушателями подозрением, что Сталин не проявил достаточных усилий для предотвращения голода в Ленинграде. Я не знаю, были ли эти баржи в распоряжении Ладожской флотилии, но эти громадные деревянные баржи не имели моторов, и их должны были тащить буксиры, т. е. нужны были и буксиры. Эти буксиры тащили баржи со скоростью примерно 5 километров в час. За короткую летнюю ночь он не могли пересечь Ладогу, и стали бы добычей немецкой авиации. Для погрузки и разгрузки таких барж (в особенности разгрузки) требовались капитальные портовые сооружения с подъемными механизмами и местом складирования. Вспоминая Ладогу, мгновенно сооруженные деревянные причалы, железнодорожные ветки прямо на эти причалы, чтобы с судна прямо в вагоны без подъемных кранов, я восхищаюсь руководством Ленинграда, организовавшим в условиях не только продовольственного, но и энергетического голода производство к началу навигации достаточного количества легких самоходных судов. Немцам не удалось ни взять Ленинград штурмом, ни задушить его голодом. А мы уже в 42-м по этому пунктиру проложили от Волховской ГЭС электрокабель. ГЭС в темноте, свет не зажигают, она как бы брошена рядом с фронтом, а одна оставшаяся турбина крутится, и пошел ток в Ленинград, и заработали станки его заводов. Позже проложили под носом у немцев по дну озера трубопровод, и пошло по трубе топливо. Суда, которые прокладывали кабель, маскировались под рыболовные, а немцам было не до них.

Война стала мировой

Сейчас, вспоминая историю XX века, подумал о том, как немцы быстро истощили свой наступательный перевес. Их успех не мог быть обеспечен «блицкригом». Рассчитывать на блицкриг можно было, только закрыв глаза на существование Урала, Кузбасса и машиностроения всего Заволжья вплоть до Владивостока. Меня очень занимает этот вопрос. Ну, Александр Македонский, ну Чингисхан – это можно объяснить. Они завоевывали отдельные государственные образования, каждое из которых покорялось полностью. Мировая практика и этика вплоть до ХХ столетия предполагали завоевания и покорения, завоеваниями гордились. Человечество находилось в стадии становления. Шло Великое расселение народов. В XVI столетии мы завоевали и стали заселять русскими Поволжье и Сибирь. В ХIХ столетии покорили многолюдную Среднюю Азию, тогда же завоевали, но не покорили Северный Кавказ. Но, вот Наполеон? На что он рассчитывал, направившись в бескрайнюю Россию? Это была гениальность, переходящая в тупость?

А Гитлер? Ему что,